Лицо в темноте - Страница 117

117

Он не забыл, как она с ним обошлась.

Жаль, что Латимер не забил ее до смерти. Хотя есть и другие способы расплатиться.

Подняв трубку, Блэкпул набрал номер лондонской «Тайме».

Пит побагровел от ярости, прочтя на следующий день заметку. Роберт Блэкпул выразил сожаление по поводу смерти талантливого музыканта, каким был Латимер, рассказал о своей ссоре с Эммой. По словам Блэкпула, она яростно ревновала его к подруге и после неудачной попытки соблазнения кинулась на него с ножницами.

И наглый заголовок:

«ЖАЖДА ЛЮБВИ ТОЛКАЕТ ЭММУ НА НАСИЛИЕ».

Читатели моментально проглотили эту заметку, но не могли прийти к единому мнению: действовала ли Эмма в целях самозащиты или застрелила мужа, ослепленная ревностью?

Пит схватился за телефон.

—Ты псих. Ненормальный!

— А, доброе утро. — Блэкпул ждал этого звонка.

— Чего ты, черт возьми, добиваешься, распространяя сплетни? Мне и так хватает грязи, которую нужно расчищать.

— Это не моя грязь, приятель. Если хочешь знать, Эмма получила по заслугам.

— Я не хочу ничего знать. И говорю тебе: уймись.

— С чего бы это? Реклама мне на руку. Ты сам утверждал, что пресса способствует продаже пластинок.

— Уймись.

— Или?

— Я не хочу угрожать, Роберт. Но поверь мне на слово: копание в грязном белье пользы не приносит никому.

После долгой паузы Блэкпул сказал:

— Я должен был ей отплатить.

— Возможно. Меня это не волнует. Последние два года твой рейтинг падает, Роберт. Фирмы грамзаписи поразительно не постоянны. Ты ведь не хочешь на данном этапе менять менеджера?

— Мы найдем общий язык. Вряд ли кто-либо из нас желает порвать старую дружбу.

— Помни об этом. Будешь мутить воду, и я выброшу тебя, как грязный носок.

— Я нужен тебе не меньше, чем ты мне.

— Сомневаюсь, — усмехнулся в трубку Пит. — Очень сомневаюсь в этом.

Глава 38

Майкл походил по коридору, загасил сигарету и принялся ходить снова.

— Мне это не нравится.

— Жаль, что ты так к этому относишься. — Эмма дышала очень осторожно. Даже спустя три недели при каждом неловком движении возникала боль в ребрах.

— Устраивать пресс-конференцию в день выписки из боль. шиш — это просто глупость. И упрямство.

— Мне проще сделать официальное заявление для прессы, чем ускользнуть от нее. — Эмма говорила веселым тоном, но руки у нее заледенели. — Поверь, я разбираюсь в этом лучше тебя.

— Если ты имеешь в виду эту чушь Блэкпула, он больше на вредил себе, чем тебе.

— Мне нет дела до Блэкпула, я забочусь о своей семье и хочу высказаться. — Эмма направилась к конференц-залу, потом обернулась: — Полицейское расследование установило: это самооборона. Три недели я убеждала в этом же себя. Я хочу, чтобы все было ясно, Майкл.

Майкл знал, что спорить бесполезно, но все же попробовал:

— Пресса на девяносто девять процентов за тебя.

— Но этот один процент остается мерзким пятном.

Майкл смягчился и даже провел большим пальцем по ее щеке:

— Ты никогда не задумывалась, почему жизнь так сложна?

— Задумывалась, — улыбнулась Эмма. — И начала верить, что бог тоже человек. Ты идешь со мной?

— Конечно.

Репортеры ждали. С фотоаппаратами, лампами, микрофонами наготове. Как только Эмма ступила на подиум, засверкали вспышки. Она была очень бледна, синяки выделялись на коже, а левый глаз окружали разноцветные разводы.

Когда Эмма начала говорить, воцарилась тишина. Она изложила только факты, стараясь сохранять хладнокровие. Этому она успела научиться. Заявление было всего на восемь минут. Читая, Эмма чувствовала признательность Питу, который помог ей отточить фразы. Она не обращала внимания ни на камеры, ни на лица и, закончив чтение, отошла от микрофона. Заранее было обговорено, что Эмма не станет отвечать на вопросы. Они тем не менее посыпались, но лишь один проник ей в душу:

— Раз он издевался над вами столько месяцев, почему вы не ушли от него?

Эмма не собиралась отвечать и все же обернулась.

— Почему не ушла? — повторила она.

В зале снова наступила тишина. Читать заявление было просто. Это лишь слова, отпечатанные на листе бумаги, которые не затрагивали ее, но нехитрый вопрос пронзил ей сердце.

— Почему не ушла? — опять спросила Эмма. — Не знаю. — Почему-то ей казалось жизненно необходимым ответить. — Не знаю. Если бы два года назад мне сказали, что я позволю жестоко обращаться с собой, я бы пришла в ярость. Не хочу верить, что стала жертвой сознательно. — Она бросила на Майкла отчаянный взгляд. — Он бил и унижал меня, а я оставалась с ним. Иногда я представляла себе, как сажусь в лифт, выхожу на Улицу, иду прочь, но не делала этого. Я оставалась из-за страха и ушла по той же причине. Так что во всем этом нет смысла.

Совсем нет смысла, — повторила Эмма и отвернулась, игнорируя дальнейшие вопросы.

— У тебя получилось замечательно, — сказал Майкл. — Мы выведем тебя через боковую дверь. Маккарти ждет в машине.

Они поехали в Малибу, где отец снял для Эммы особняк. Всю дорогу она молчала. В голове отдавался эхом один и тот же вопрос:

— Почему вы не ушли?

* * *

Ей нравилось сидеть по утрам на веранде из красного дерева, глядеть на воду, слушать крики чаек. Если она уставала сидеть, то гуляла вдоль берега. Следы побоев исчезали, только на подбородке остался небольшой шрам да изредка беспокоили ребра. От пластической операции Эмма отказалась. Шрам был едва заметен и к тому же служил напоминанием о происшедшем.

Другим напоминанием стали ночные кошмары. Они посещали Эмму с ужасающей регулярностью и представляли собой какой-то причудливый монтаж из старых и новых кадров. Иногда она шла по темному коридору, ощущая себя ребенком, в других случаях — женщиной. Музыка присутствовала всегда, но звучала приглушенно, словно из-под воды. Порой Эмма отчетливо слышала голос Даррена, затем на него накладывался голос Дрю. И ребенок, и женщина в ужасе застывали перед дверью.

117